Чуть позже, когда выяснилось, что Витек не террорист, а реформатор, президент Ельцин потребовал подать ему для ознакомления содержимое увесистого конверта. Внутри оказалось сорок восемь листов дорогой бумаги. Мелким, четким Витьковым почерком, множество раз была написана одна и та же фраза: «Необходимо всех плохих людей расстрелять, а хорошим – повысить зарплату!» и подпись – Виктор Федорович Мурмуров, демократический реформатор, эсквайр.

Нужно отдать должное – Ельцин проект очень хвалил и в частной беседе с министром обороны сетовал, что невозможно подобное пока еще воплотить в жизнь из-за низкого уровня народного самосознания.

А Витька, решением народного суда, отправили на принудку, местом которой молодой московский судья Данилкин определил быть наше славное Второе отделение.

Лечился Витек аккуратно. Проблем не создавал. Был вежлив с персоналом. Регулярно обыгрывал поддатых санитаров в шахматы. Но, как выяснилось впоследствии, непокорный реформатор лишь усыплял нашу бдительность.

Однажды, в священное время тихого часа, когда все пациенты в одних трусах мирно переваривали скудноватый больничный обед, Витек дождался своего триумфа.

Заранее, тайно надев припасенный спортивный костюм довольно приличного вида, он подкараулил момент, когда процедурная сестра Глафира Никитишна отперла ключом выход из отделения и приотворила дверь. Витек тихо и яростно бросился на медсестру и силой оттолкнул ее от двери, намереваясь вырваться на свободу. Никитишна, издав слабый визг, начала заваливаться всем центнером своего немолодого тела. Вот в этот момент Виктор Мурмуров и проявил себя истинным интеллигентом и джентльменом. Он не мог допустить, чтобы женщина, хоть и случайно, но пострадала по его вине.

Витек развернулся, как барс, в движении, сноровисто подхватил падающие телеса Глафиры и бережно усадил на пол, гаркнув ей в ухо: «Простите пожалуйста, Глафира Никитишна! Я не нарочно!» – и лишь тогда кинулся бежать.

Глафира, сидя на полу враскоряку не в силах самостоятельно вскочить, заревела пароходной сиреной: «Держите!!! Убежал!!! Больной убежал!!!»

Хитрый Витек тем временем пулей спустился по лестнице и попал в коридор поликлиники, где ожидая своей очереди сидели вдоль стеночек амбулаторные пациенты.

Витек перевел дыхание и усилием воли затормозил свой безудержный бег. Сверху доносились вопли Никитишны. Из дверей кабинетов начали высовываться встревоженный докторицы. Тихие амбулаторные больные, да и вовсе здоровые люди, пришедшие за справкой, настороженно прислушивались к диким крикам.

– Больной убежал!!! – надрывалась Глафира Никитишна.

Витек чинно, спокойно, сохраняя на лице выражение скуки и равнодушия, прошел весь коридор поликлиники. У самого выхода приостановился на мгновение, сказал как бы сам себе в ползевка: «Очередь большая… Завтра заеду», – и лениво вышел наружу. С какой скоростью побежал он, когда уже выбрался на свободу, нам неизвестно. Зато известно, что произошло дальше.

Больной Коля Мошкин, хороший, добрый шизофреник в ремиссии, законно отдыхая в трусах на кровати, услыхал призывы о помощи. Он выскочил из палаты и обнаружил распахнутую дверь в коридор и голосящую на полу Никитишну.

– Что такое? – испугался Коля.

– Принудчик убежал! Преступник! Держите его! – рыдала Никитишна.

– Где он? – спросил Коля.

– Там, туда, туда побежал! – и замахала рукой в сторону поликлиники.

Коля, повернувшись в сторону отделения, громогласно крикнул:

– На помощь! Преступник сбежал! – и непонятно почему добавил: – Маньяк!

И бросился в погоню.

К тому моменту, когда Коля влетел в коридор поликлиники, Витек, ясно дело, был уже далеко, а вот докторицы и медсестры как раз повыползали на шум. Услыхав призыв о помощи в поимке преступника и маньяка, сотрудницы поликлиники не остались в стороне и приготовились исполнить гражданский долг до конца.

Поэтому, когда скользя по линолеуму кирзовыми тапками, освежая воздух синими трусами, Коля влетел в коридор, его уже ждали. Дора Ивановна ловко дала ему подножку, Коля покатился по полу, а на него уж повалились остальные сотрудницы.

– Держи его, девки! – азартно вопила Дора Ивановна, – не уйдет, черт такой, от нас никто еще не уходил!

– Я не убегаю! Я наоборот – догоняю!!! – хрипел бедный Коля из-под груды упитанных тел, но ему никто не верил.

Спустя секунду, со стороны лестницы послышался страшный гул и крики. Топоча дубовыми тапками, в коридор поликлиники ворвалась толпа мужиков в одинаковых синих трусах. Это больные доблестного Второго отделения, услыхав Колин зов, кинулись ловить маньяка.

Подобно страшному тайфуну, толпа сумасшедших прогрохотала по коридору, сметая на своем пути робких амбулаторных больных. Затем перелетела через кучу-малу из докториц и Коли Мошкина и выкатилась наружу. Все шестьдесят восемь (двое фиксированных в наблюдашке не смогли принять участия в погоне) мужиков в трусах и тапочках бурным потоком разлились по прилежащей территории. Сзади задыхались пьяные неспортивные санитары.

Пациентов собирали и возвращали до вечера. Восемнадцать вернулись пьяными. Больной Туриков пришел через час в хорошем дорогом костюме и ботинках, хотя убегал, как и все – в трусах. Пациенту по прозвищу Чебурашка неизвестные граждане подбили глаз. Больной Столопов сам сломал руку незнакомому гражданину, приняв того за маньяка.

Витек чудесным способом уже через два дня вновь обнаружился в Седьмой Московской психбольнице без денег и документов.

Словом, было ясно, что без нечистой силы не обошлось. Бесы обложили со всех сторон наше отделение, и освящения с доброй молитвой было не миновать.

Честно говоря, хорошие отношения с Туймадской епархией у нас сложились уже давно. Разумеется, благодаря протекции санитарки Лизы.

С полгода назад на пороге ординаторской объявился молодой человек. Судя по небесному, мало осмысленному взгляду, длинному волосу и редкой пространной бороденке, его можно было бы принять за идейного хиппи, заманенного в психбольницу причудливым выкрутасом утреннего косячка. Но черная ряса и солидный крест на груди юноши полностью развенчивали это недостойное допущение. Молодой человек перекрестился на портрет Бехтерева, и ласково улыбнувшись нам, представился отцом Елпидифором.

Заведующий Вольдемар Феропонтович солидно перекрестился в ответ и пригласил пожаловать в нашу келью. Я, как нацмен, креститься, не стал, но пробормотал на всякий случай:

– Паки, паки, иже херувимы…

Беседа заладилась сразу. Отец Елпидифор оказался очень понимающим человеком и попросил всего лишь разрешения проповедовать раз в неделю для скорбных разумом подопечных наших, буде отыщутся среди сих страждущие.

Феропонтыч, сообразив, что платить ничего никому не нужно, приободрился окончательно, процитировал что-то соответствующее моменту из Лескова, и все ударили по рукам.

Нужно сказать, что больные полюбили отца Елпидифора сразу. Да и что говорить, он читал проповеди тихим и ласковым голосом, не сердился никогда, не дрался и всегда приходил трезвым. Пациентам, проводившим дни своего лечения в компании наших санитаров, было с чем сравнивать.

Особенно прикипел душой к еженедельным проповедям больной Йоська Зильберштейн. Маленький, слегка горбатый, рыжий как огонь, усыпанный крупными конопушками по белой коже и увенчанный огромным кривым носом модели «мечта антисемита», Йоська был самым верным прихожанином отца Елпидифора.

На первой же проповеди, проводимой в комнате отдыха, Йоська вылез в первый ряд и сразу выпалил:

– Я еврей! Меня мальчишки ругали «жидовская морда», можно я тут посижу? А вы поп? Как вас звать?

– Конечно, присоединяйся к нам, – улыбаясь, ответил отец Елпидифор, – слово Божие открыто для всех. Как говорил Иисус…

– А Иисус Христос тоже был еврей!!! – закричал победно Йоська.

– Гм… Что же… Мать Иисуса, дева Мария, действительно принадлежала к иудейскому народу…

– И Мария еврейка! – ликовал Йоська.

Зильберштейн не пропускал с того дня ни одной проповеди. При упоминании имени любого участника тех давних событий Йоська, как опытный начальник отдела кадров, громко определял пятый пункт упомянутого отцом Елпидифором царя, пророка или апостола.

Собственно, промашка вышла только с Понтием Пилатом, но Йоська не настаивал, поскольку Пилат не нравился ему как человек. Иуду Йоська тоже невзлюбил и даже троекратно обозвал жидовской мордой, страшно смутив добросердечного священника.

Йоська откровенно мешал проповедям, и я решил оградить отца Елпидифора от сионистских наскоков.

– Может, попросить санитаров не пускать его к вам? Или давать ему выходы в гости к брату в эти дни?

Отец Елпидифор отказался наотрез:

– Не нужно, пусть ходит, не так